Инга Карклиня

Инга Карклиня

Как хорошо, что ты есть...

Но кто ты?...

45 лет с Эльзой Швалбе-Матвеевой

Натюрморт как будто ритуальный:

Абажур, фиалки и вино. –

Все как прежде. Только взор печальный

Приковало темное окно...

П. Терентьев. Весна 1941 года.

Это стихотворение написано другом молодости Эльзы Карловны Швалбе - инженером-химиком Петром Николаевичем Терентьевым накануне войны.

Кем был этот человек голубой крови с поэтической душой декадента, который стал для нее единственной мужской моделью скульптурного портрета? - Об этом она никому не поведала... И только в октябре нынешнего года, когда ей исполнилось 92, она прочла по памяти это четырехстишье: «Вот так создаются образы»...

Так - я не умею... Но попытаюсь - уже не в первый раз - написать, о ней повесть нашей почти полувековой совместной жизни...

С Эльзой Карловной Швалбе - Матвеевой я познакомилась в декабре 1950 года в оледеневшем от 50 градусного мороза поселке Абезь Интинского района Коми АССР. Здесь располагался инвалидный лагерь политзаключенных строгого режима... Его контингент довольно печальный: старческого возраста женщины, покалеченная во время следствия и на шахтах Воркуты молодежь... Да еще такие, как мы с ней, которые «полегли костьми» во время многочасового перехода в колоннах... Черное безмолвие Заполярья поглотило все - людей, бараки и юрты. Слило воедино небо с землей, и только тусклые голубые очертания сторожевых вышек напоминают о жуткой реальности - «заживо погребенные»...

Минимально краткое пребывание в лечебных бараках - и две доски в двухэтажных общих... Там рядом мы пролежали пять лет... Первый год «привыкания» был самым тяжелым. В коротком тяжелом сне я возвращалась домой к осиротевшей матери или, накинув на плечи ее старенький плед, мчалась на лекции в Университет - благо филологический факультет находился в центральном здании на бульваре Райниса 19... Мысленно перечитывала письмо Константина Георгиевича Паустовского о моем зачислении в Московский литературный институт им. Горького. Благодаря моим публикациям в периодике и рекомендательным письмам драматурга Ивана Кочерги (Киев) и декана филологического факультета Латвии академика Роберта Пельше мне самой предоставлялся выбор отделения... Я выбрала заочное отделение драматургии, возглавляемое до войны Джатиевым. И этим обрадовала своего крестного отца Ивана Антоновича Кочергу...

Пробуждение по лагерному «гонгу» было «отрезвляющим» ... По-солдатски быстро одевались, заправляли «конвертиками» постель и выходили на освещенную фонарями площадку. Линейка проходила по номерам, пришитым на спине бушлата. Не откликались лишь тяжелобольные, калеки и умершие за ночь... С каждым днем их становилось все больше. Никто их не жалел, не оплакивал - говорили даже «счастливый человек, отмучился...», - и поспешно занимали его место на нарах. Тяжелее было с теми, кто, не выдержав испытаний судьбы, «шел на проволоку» и получал выстрел в спину. Их «упрекали» за «убийство души». Старушки-монашки, сгруппированные в отдельный барак за нарушение трудовой дисциплины во время религиозных праздников, молились за усопших...

В снежные бураны, когда ветер срывал с крыши бараков и гасил электрический свет, многим грезились призраки и детский плач...

Обреченность и безысходность судьбы сковывали мою душу отчаянием и туманили рассудок. И кто знает, чем бы это все закончилось, если бы рядом не было Эльзы Швалбе...

Уравновешенная, немногословная, с прямой горделивой осанкой, она даже в бушлате, с туго заплетенной вокруг головы косой и спокойным проницательным взглядом серо-голубых глаз выделялась из понурой серой толпы заключенных... Выслушивая меня, она не говорила утешительных слов, не жалела меня. Она беседовала со мной о кармическом законе, об испытаниях, посланных людям для самоусовершенствования, о том, что наши действия и мысли фиксируются в пространстве, что они обладают силой притягивать к себе родственные эмоции - плохие и хорошие... И что за одну короткую жизнь на земле человек при сильном и осмысленном желании может побороть в себе один-два и редко три своих недостатка... «Кстати, тебе необходимо бороться со страхом и чувством одиночества - добавила она строго. - И будешь еще благодарить судьбу за такие испытания. Без них тебе не стать писательницей...». Тогда мне трудно было поверить в эту жестокую истину. И я долго ни о чем не расспрашивала Эльзу Карловну, пока она сама в минуту откровения не рассказала о своих нелегких переживаниях.

Незадолго до ареста Швалбе в Риге, вывезли из отцовского имения «Пучерга» Валмиерского округа в Амурскую область на поселение ее старушку мать на костылях, старшую сестру с мужем и дочерью. А младшая дочь сестры девятилетняя Рита находилась в это время в Валмиерской больнице после операции. И, как родители девочки ни просили конвой разрешить навестить ее по пути, им не разрешили. Так и уехали, не зная исхода операции... « Неслыханная жестокость», подумала я...

- Узнав о случившемся, я забрала племянницу к себе в Ригу, - продолжала рассказ Эльза Карловна. - Но ненадолго. Вскоре арестовали и меня. А Риту родственники мужа определили в детский дом. Там она и по сей день... Девочка способная - хорошо учится...

Через письма Эльзы в Ригу моя мать познакомилась с ее свекровью - Марго Карловной Матвеевой. Они подружились. Когда же конфисковали квартиру скульптора с мастерской на ул.Стабу 14, Эльза Карловна прислала моей матери доверенность на получение ее мебели...

В 1953 году Швалбе пришло письмо из Амурской области с печальной вестью. Сестра Маргарита сообщала, что в доме для престарелых умерли мать... и муж... А старшая дочь Ингрида вышла замуж и ждет ребенка. Поговаривают, что скоро отпустят домой...

- А где теперь их дом? - заволновалась Эльза Карловна и строго отнеслась к тому, что «будет ребенок...».

С приходом весны в лагере начинается дизентерия. Одной из первых заболевает Эльза Швалбе... К этому времени я заканчиваю курсы медсестер и отправляюсь работать в дизентерийный изолятор... Дежуря по ночам, пишу свой «Дневник на подкладке бушлата».

В октябре 1953 года Эльзе Карловне исполняется 50 лет. Для меня это кажется много. Приветствую подругу стихотворными строками:

Поздравляю.

Прожила полвека

С чистым сердцем; светлою душой,

С именем достойным Человека

Тем, что пишут буквою Большой.

В 1954 году в режиме лагеря наступает оттепель. Чаще начинают приходить письма и посылки. Устраивают выставку творчества заключенных. На ней представлена скульптура Эльзы Швалбе «Мать с ребенком». Автор дарит ее мне для отсылки матери. Оказывается, и мы имеем право что-то из своего «рукоделия» посылать домой. Из Москвы ожидается комиссия, и лагерь приводит в порядок бараки. Проходит санчистка и борьба с клопами... Эльзе Карловне администрация предлагает реставрировать на прогулочной «штрассе» скульптуру Дискобола. У него повреждена голова...

А у меня новое испытание. В шести километрах от лагеря открыт изолятор для смертников. В этот раз - инфекционный энцефалит с летальным исходом. Приглашают медиков-многосрочников. Советуюсь с Эльзой. Она не отговаривает, но предлагает сделать самостоятельный выбор... Я иду, чтобы избавиться от страха перед смертью... Через полгода, похоронив под снегом 96 из 98 человек, возвращаюсь в барак. Меня приветствуют как человека «с того света» - ... Только Эльза молчит. Почему? - Перед сном она сказала: «Мне не хотелось бы, чтобы ты себя возомнила «героем» ... Ты только сделала то, что положено каждому медику...».

А в марте 1955 года происходит неожиданное для всех многосрочников - их освобождают из-под стражи первыми... Среди них и я. Отсидев 6 лет и 8 месяцев, попадаю под амнистию... Но пока закон не вступил в силу, не имею права жить в больших городах - значит, к матери в Ригу нельзя... Эльза предлагает мне указать адрес ее отцовской усадьбы: Валмиерская область, Руиенский район, «Пучерга». Без каких-либо сантиментов договариваемся, что встретимся у моей мамы на бульваре Райниса 2... Перед прощанием Эльза предлагает надеть ее пальто и спрятать бушлат в чемодан...

О том, как меня в Риге встречали родные и коллеги по Университету, я уже писала в одном из очерков. А вот о том, что спустя неделю после приезда, меня навестила темноволосая девушка с косами в синем ученическом платье, - не упомянула.

- Неужели же Рита Валдес - племянница Швалбе? Тот же высокий лоб, густые темные брови и немногословная тихая речь...

Мы с первого знакомства сблизились. Рита мало знала о своей тете... Она недолго с ней вместе жила и не успела к ней привыкнуть... Ей никто еще не сообщил, что умерли бабушка и отец... Рита учится в восьмом классе и мечтает о встрече с матерью и сестрой... По ее инициативе мы вместе сфотографировались и послали в посылке тете Эльзе снимок.

Знакомлюсь и со свекровью Швалбе - милая, улыбающаяся старушка, преподавательница французского и немецкого языков. Она говорит: «Теперь мы одна семья - нас объединила Эльза...» Она не теряет надежды, что сноха после возвращения вернется к ее сыну - «Ведь Юрий до сих пор ее любит и ждет...» От нее я узнаю трогательную историю замужества Эльзы в начале войны. Юрий, блестящий художник, закончивший с золотой медалью Брюссельскую Академию искусств; он участвовал на многих французских выставках. Естественно, как «золотая молодежь того времени», вел богемный образ жизни...» ... А вернулся в Латвию, встретил на вечеринке художников царственную «Эльзу с обворожительными серо-голубыми глазами... и женился...».

Вскоре (еще до возвращения Эльзы) я познакомилась с ее мужем - живописцем Георгием Матвеевым (1910-1966). Талантливый, остроумный человек, превосходно воспитанный, так же как Эльза, он любит русских декадентов: Гумилева, Ахматову. Сам пишет стихи под стать инженеру Петру Терентьеву. Матвеев рассказывает мне, как в 1941 году по поручению Союза художников Латвии он стал гидом Веры Мухиной, приезжавшей в Ригу для участия в конкурсе на памятник Яну Райнису... Она приглашала его к себе в московскую мастерскую... Расспрашивал меня об Эльзе, он так и не понял: за что ее могли арестовать. Ведь она всегда была в Академии и Союзе художников «на передовом фланге», получала первые места на конкурсах и имела государственные заказы?!

«Когда ее забрали в июле 1949 года, то в мастерской на улице Стабу остался отлитый в гипсе бюст Александра Пушкина, она готовила его к юбилейной дате поэта... Мечтала отлить в бронзе... В то время я был дружен с народным артистом Русской драмы, пушкинистом Юрием Юровским. Он охотно приобрел у меня эту скульптуру и пообещал, когда вернется автор, вернуть ее...». Прощаясь с Георгием Ивановичем, я выразила уверенность, что Эльза непременно «вернется» к нему...

- О, вы, юное дитя, еще не знаете свою подругу, - сказал он грустно, улыбнувшись. - Эльза не умеет прощать, но она умеет красиво «уходить» без ссор, упреков и даже без предупреждения... Вот так просто, однажды вернувшись в свою мастерскую на улице Суворова, я не застал ни ее, ни ее вещей и даже записки с адресом... Вот так, а глубокий след в душе оставила на всю жизнь...

В июле 1955 года Эльза Карловна появилась на пороге нашей рижской квартиры... Появилась налегке - в тапочках. «С прошлым, тем более лагерным, необходимо прощаться без сувениров», - объяснила она - и увидя на своем старинном серванте лагерную скульптуру «Мать с ребенком», да еще с приклеенной головой (посылку, очевидно, проверяли!) Эльза решительно заявила: «Ее следует выбросить - долой с глаз» ... Но тут заступилась моя мама: «Это мой дорогой подарок...».

До получения документов (мне - об амнистии, Эльзе - о реабилитации) мы жили на улице Райниса в квартире репрессированных в 1941-м родственников мамы нелегально. Но никто из моих кузин, боявшихся любого звонка в дверь, не протестовал. Эльза была из того же сословия, что и их родители, и к ней они относились с особым уважением и более того - она всегда была почетным гостем за их праздничным столом...

В 1957 году из Амурской области вернулась осиротевшая семья сестры. Вернулась с прибавлением семейства - родилась дочь Ирена - общительный, жизнерадостный ребенок... « Боже мой, как постарела моя Риташа! - окрушалась Эльза - Но где жить? - Моя мама предложила «пока суть да дело» ночевать у нее в служебной комнатушке на Рижском взморье (мама работала в доме отдыха в Майори на улице Лиенас 9).

Помню, как меня послали в детдом к Рите, чтобы сообщить о приезде матери. После этого сообщения я Риту такой никогда не видела. Молчаливая, сдержанная в эмоциях, она от радости смеялась и плакала, громко оповещая своих подруг: «Мама приехала... Моя мама приехала!»

А потом начались тяжелые будни. После получения реабилитации «со всеми правами на жизнь» Эльзе не вернули ее прежней квартиры на улице Стабу 14 и не предоставили взамен другой. Первое время она не получала даже пенсии. А в темной 16-метровой комнате на улице Райниса, где мы ютились втроем, да еще рыже-белый строптивый спаниель Ромео, о творческой работе трудно было думать. И все же Эльза в этих условиях создала мой барельефный портрет «Девушка с косой» и начала второй в фарфоровой глине...

На бульваре Райниса Эльзу посещали вернувшиеся из лагерей рериховцы: Катрина Драудзиня, Мильда Риекстынь-Лицис, поэт Рихард Рудзитис. Сюда пришел и мой будущий муж Янис Карклинь.

В первом браке он был женат на двоюродной сестре Эльзы - Ирме и проходил с Эльзой по одному делу Рериховского общества, отбывая наказание в лагерях Средней Азии... Янис Янович пригласил нас в оперу на премьеру «Пиковая дама», объявив, что он «попал с корабля на бал» - то есть утром сошел с поезда, а вечером занял свое место среди контрабасистов - радовался, что коллеги сохранили ему инструмент... И профессор Леонид Вигнер позаботился о предоставлении ему жилой площади...

Жизнь налаживалась. Эльзу Швалбе восстановили в Союзе художников, назначили маленькую, но персональную пенсию, появились и госзаказы на скульптуру малой формы. Только с квартирой и мастерской не повезло. После моего замужества в 1958 году она сменила ряд неблагоустроенных комнат в разных районах Риги, а творчески работать могла лишь в Юрмальском Доме творчества художников. Образовалась и жизнь семьи Маргариты Карловны: она получила вызов от родственников покойного мужа из Германии. К этому времени Рита с отличием закончила среднее образование в Риге и, хотя с болью в сердце покидала Родину и друзей, но не пожелала расставаться с матерью... Приглашали с собой и Эльзу Карловну, но она не поехала... Маргарита Карловна предполагала, что сестра осталась в Риге из-за меня, но я думаю, что это не совсем так... Правда, жизнь наша протекала в тесном содружестве. Эльза вникала во все мои личные и творческие дела, была первым читателем и критиком моих искусствоведческих статей и книг, ездила со мной на творческие встречи с редакторами издательств Москвы и Киева. У нас появилось много общих друзей. А в 1988 году к 85-летию Швалбе в Киеве состоялась организованная мной выставка трех скульпторов Латвии: народного художника Александры Бриедис, Эльзы Швалбе и медалиста-рисовальщика Яниса Струпулиса. Без преувеличения скажу, что произведениям Эльзы Карловны, как станковой скульптуры, так и миниатюрам и медалям - витринному искусству, было уделено особое внимание. На вернисаж пришли выдающиеся деятели украинской культуры, редакторы многих журналов и газет... Я радовалась не меньше Эльзы Карловны... Приехала она на открытие выставки на костылях, поэтому и для ее устройства в гостинице и в транспорте было все сделано от «щирой украинской души». Потом эта выставка побывала в Житомире и во Львове, и всюду о ней писали прекрасные рецензии. Был также и видеофильм, не говоря уже о восторженных выставочных отзывах.

К слову о нашем «взаимовлиянии». Не всегда для моих книг требовалась помощь консультанта, но для меня лично было желательно и даже необходимо присутствие Швалбе. Оно вносило равновесие духа в общении с подчас капризными и избалованными почетными званиями художниками и писателями.

Думаю, что Эльза Карловна это понимала, и откликалась на мои приглашения. Она продолжала жить в очень неподходящих условиях для творчества. Последняя ее выставка, посвященная 90-летию со дня рождения, состоялась в январе 1994 года в Риге в Мемориальном музее Густава Шкильтера... Экспозицию ее мы делали вместе с Янисом Струпулисом. На ней были представлены не только музейные экспонаты, но и произведения 30-40-х годов из частных коллекций. Из моей был приобретен Французским колледжем бюст Александра Пушкина, на который претендовал (и по праву) Русский театр драмы...

Вот, пожалуй, и все, что я могла сказать о своем друге и наставнице в юности. Спасибо ей за все то, что она сделала для меня и тех, кто в ней нуждался. Всегда ли она была справедлива в своих поступках с теми, которые ее любили - не мне судить - она сама лучше разберется в себе...

Не претендуя на функции аналитика, исследователя человеческой души, но, последовательно анализируя пройденный вместе длительный и негладкий жизненный путь, я сделала ряд выводов, пусть даже субъективных, а порой и противоречивых, которые дают мне основание на раскрытие ее «загадочного» образа.

Духовный мир Эльзы Швалбе не лежит на поверхности. Немногословная, сдержанная в своих внутренних излияниях даже с самыми близкими людьми, Эльза Швалбе лишь по крупицам одаривает нас откровением... Лишь пару лет тому назад, в год своего 90-летия, она впервые согласилась на магнитофонную запись родовой хроники (которая фрагментарно была опубликована в журнале «Фемида» 1993, 3/4 под названием «Шумят дубы Видземского края»). Там только вскользь упомянуто ее «детское видение»: «Близился рассвет. В детской комнате с зашторенным окном темно... Я проснулась от ощущения присутствия сидящей в белом одеянии женщины у моих ног... Я не испугалась, не закричала, и диалог с ней был молчаливым... О нем я никому не поведала... Это было « сокровенной тайной...» Как знать, быть может эта встреча была той путеводной звездой, которая на протяжении всей жизни давала ей силы и духовную энергию преодоления тяжелейших жизненных испытаний!

Познание жизни у всех начинается с испытаний. У трехлетней Эльзы-Елены оно началось с физической травмы...

«У меня с детства появилось стремление летать и падать», - пошутила Эльза Карловна. - В первом « полете» я сломала нос, это было первым физическим страданием и беспокойством родителей о нарушении гармонии черт моего лица.

Но все обошлось, и красивая девочка с большими серо-голубыми глазами, окаймленными густыми ресницами, (и тихой речью) продолжала очаровывать окружающих...

При встрече со старшей сестрой Швалбе Маргаритой Карловной в 1957-58 годах я спросила, как в детстве переносила боль и операции ее младшая сестра. «Поразительно терпеливо, без плача и жалоб, - ответила она - Такая подвижная и жизнерадостная, во время болезни она преобразовывалась - становилась послушной и кроткой». Такая метаморфоза происходила с Эльзой Карловной и в зрелые годы.

Вспоминаю 1952 год в Абезе. Весна. Круглосуточно ярко светит солнце, без светотеней, в упор, тает снег, оставляя под собой толстый покров льда. В лагере по всем баракам идет генеральная санчистка, выносят во двор нары, обливают кипятком и смазывают темной вонючей жидкостью от клопов. Эльза больна, она слабеет с каждым днем. Немецкий хирург Штеер обнаруживает у нее опухоль шейной железы, необходима операция, без гарантии на выздоровление... И все же это шанс. Швалбе не возражает. Мне как медсестре разрешено присутствовать на операции... Операция длится несколько часов: заболевание железы дало уже метастазы в другие органы. Диагноз серьезный... Но у больной сильная психическая энергия, которая способствует выздоровлению... И оно происходит на глазах у удивленного врача... Думаю, что способствовали исцелению и наши совместные молитвы... После возвращения на Родину начался новый «летный» период с переломом конечностей и сложными болезненными операциями. Швалбе по нескольку месяцев лежит в больнице, учится ходить с костылями. Именно теперь в ней преобладают высокие духовные качества самообладания, терпения при полном подчинении строгому медицинскому режиму... Но как только это тяжкое испытание преодолено, в ее характере остро выступают иные качества: исчезает чувство «послушания и соблюдения режима», появляется тяга к перемене места жительства, друзей, желание творческой работы... В отличие от своих коллег она занимается ваянием без пролития пота, замыслы рождаются спонтанно и осуществляются быстро, доставляя автору эстетическое наслаждение... Швалбе как в жизни, так и в искусстве верна принципам красоты форм и изысканности силуэтов. Названия ее бронзовых миниатюр 70-80-х годов: «Хранительница Огня», «Раздумья», «Ожидание», «Материнство» ... И вновь «полеты и падения», физические страдания... Теперь, на 93-м году жизни - перелом тазобедренной кости. Операция без жалоб и стонов... и вновь возрождение... Не каждому это дано... Тот же светлый ум, ясная память, которой не коснулся склероз, и рациональный, под стать времени, здравый, а порой и жестокий рассудок. Эльза Швалбе уже давно, более двадцати лет, старалась избавиться от обременительных вещей, в том числе от книг и картин... Она «безжалостно», откинув сантименты чувств, возвращала их авторам, а если таковых не оказывалось «на месте» - раздаривала... Все логично и оправдано: солидный возраст, нет рядом духовно близких людей, разбирающихся в ценности изобразительных средств искусства. Бетонные стены современных квартир не рассчитаны на «вбивание гвоздей», но подвержены нападению тараканов и того хуже - клопов... Стоит ли рисковать?

Разгрузочная акция квартиры, естественно, производилась не ею, а теми, кто приходит на помощь больным и великовозрастным старикам... Благодарная функция... Побольше бы было таких, которые это делают, продлевая физическую жизнь своих хозяев... А как на это реагируют те, кто с любовью и благодарностью одаривали художницу своими творениями, укрепляя духовные нити родственной связи?.. По-всякому... Рациональный образ жизни интеллигенции нашего времени многих приучил духовные ценности переводить на язык валюты... Хотя многие, кто на это неспособны, в том числе и я. Для меня вещи от духовно близких людей, даже при их уходе из жизни, представляют особую ценность и продлевают общение с ними... Поэтому, получив в свой адрес возвращенные книги и картины, которые специально создавались для Швалбе в мои молодые годы и не без ее консультаций - я подверглась стрессовой реакции, что и заставило задуматься над своими обширными архивами еще нереализованными в замыслах и изданиях. Близких, которые бы определили их по назначению - в библиотеки и музеи - у меня нет. Да и не всюду их можно «пристроить». К примеру, искусствоведческие издания на латышском языке в обильных дозах принял музей литературы и искусства им. Я.Райниса. А что делать с литературными русскими и украинскими архивами? Их с радостью бы приняли в мои личные фонды... Но, увы, увесистые бандероли мне не по карману - они дорого стоят, да и где гарантия, что не пропадут в пути...

Судьба швалбовских произведений уже во многом определилась. Они стали собственностью латвийских музеев в Риге, Руиене, Москве, Киеве, Житомире, Львове и Виннице.

Узнав о тяжелом заболевании художницы, ее почитатели, члены рериховских организаций устроили молебен... Хочется верить, что это оказало большую помощь в ее выздоровлении... «Посылки доброй мысли друзей мне всегда в жизни помогали выдержать испытания», - сказала Эльза Карловна и просила сердечно поблагодарить коллег и наших общих друзей.

Завершая свой уже не первый очерк, я далеко не уверена, что исчерпала все свои знания о ней... До сих пор из России и особенно Украины приходят письма - воспоминания об Эльзе Карловне, да и семейная обширная хроника о роде Швалбе представляет большой исторический интерес для Латвии, как национальное достояние культуры, как подтверждение связей с Россией и Западными странами. Надеюсь, что к 95-летию скульптора в 1998 году я смогу порадовать читателей нашей периодики новыми малоизвестными материалами...

Февраль 1996 года