К.Э.Циолковский.

В.И. Алексеева, г.Калуга.

К.Э.Циолковский:

«Я был страстным учителем».

Константин Эдуардович Циолковский (1857-1935) - выдающийся российский учёный, основоположник теоретической космонавтики и ракетодинамики, автор прогнозов освоения человечеством космического пространства. Благодаря его книге «Исследование мировых пространств реактивными приборами», увидевшей свет в 1903г., наша страна обладает мировым приоритетом в этой области знания. В истории технической мысли остались такие крупные изобретения Циолковского, как цельнометаллический дирижабль и металлический аэроплан, разработанные в 90 годах 19 века. На рубеже 19-20 веков несколько лет учёный интенсивно занимался вопросами обтекания тел вращения и моделей летательных аппаратов воздушным потоком и стал одним из основоположников экспериментальной аэродинамики.

Сам Циолковский гордился энциклопедическим складом ума и не ограничивался научно-технической проблематикой. Он размышлял о судьбах человечества, о земной и космической этике, написал ряд философских трудов, которые привлекали внимание современников, вызывают интерес и сегодня: «Монизм вселенной» 1925г., «Причина космоса» 1925г., «Воля вселенной. Неизвестные разумные силы» 1928г., «Научная этика» 1930г. и ряд других.

В социологических и футурологических работах «Горе и гений» 1916г., «Общественная организация человечества» 1928г., «Будущее Земли и человечества» 1928г., «Моя пишущая машина. Двигатели прогресса. Новое о моём дирижабле и последние о нём отзывы. Мелочи» 1928г. учёный выдвигал общечеловеческие задачи развития прогресса, совершенствования социального строя, необходимых преобразований в масштабах земного шара для искоренения всех отрицательных факторов развития - от неблагоприятных географических условий до бедности и социального неравенства.

Жизнь этого человека сложилась так, что он не стал кастовым, дипломированным учёным, не имел официальных дипломов, но всю жизнь с подросткового возраста занимался самообразованием. Жил в городах средней России – родился под Рязанью, семья в его детстве переезжала в Вятку и затем снова в Рязань. В возрасте 16-19 лет он жил в Москве, постоянно посещая крупнейшие библиотеки страны – Румянцевскую и Чертковскую, где самостоятельно прошёл курс физико-математических наук. В эти московские годы сформировались его основные научные интересы, идеи будущих технических изобретений. Однако, вернувшись из Москвы домой в Рязань, он принял окончательное решение: избрать профессию учителя и параллельно заниматься наукой и изобретениями. Сдав экстерном экзамены на звание учителя уездной школы в рязанской гимназии, он получил назначение в город Боровск Калужской губернии. Проработав там 12 лет (1880-1892), он был переведён в Калугу, где учительствовал до 1921 года и вышел на пенсию в возрасте 64лет, имея почти 42-летний педагогический стаж.

Жизнь Циолковского представляет собой феномен колоссальной трудоспособности. Учёный оставил нам около 600 научных рукописей, только часть из которых опубликовал при жизни, вёл большую переписку, издавал на собственные средства свои работы, бесплатно распространяя их по всей стране; в советское время активно выступал в печати, написал десятки популярных материалов по научно-технической тематике. И параллельно занимался нелёгким учительским трудом.

Разумеется, история знает немало случаев, когда выдающиеся личности совмещали несколько профессий, но это было характерно больше для средневековья, Нового времени, и стало редкостью в 20 веке. Например, Вольтер заметил по поводу Френсиса Бэкона, которого справедливо считают одним из основоположников новой европейской философии: «Он был сыном лорда – хранителя печати и в течение долгого времени занимал должность канцлера при короле Якове 1. Тем не менее, среди придворных интриг и забот по своей должности, требовавшей полной самоотдачи, он нашёл время, чтобы стать великим философом, добросовестным историком и изящным писателем».

Сам Циолковский много размышлял над этим феноменом, над судьбой гениев, которым приходилось наряду с занятиями наукой и изобретательством выполнять какие-то средние человеческие обязанности, трудиться ради куска хлеба или по каким-то иным причинам. В работе «Гений среди людей» он отмечал: «Великие выдвигаются большею частью из всего человечества, из всевозможных его слоёв, не имея при себе дипломов, свидетельствующих о принадлежности их к учёной корпорации. Так всеобъемлющий гений Леонардо да Винчи был художником. Астроном Вильям Гершель – музыкантом. Физик Франклин – тряпичником, типографом, вообще грубым тружеником. Кулибин – мещанином – самоучкой, как и астроном Семёнов. Ботаник Мендель – монахом. Астроном Коперник – каноником, т.е. псаломщиком, дьячком. Натуралист Ламарк – военным. Чарльз Дарвин – фермером (или помещиком). Лавуазье – откупщиком. Ньютон – чиновником, смотрителем монетного двора. Пристли – богословом. Физиолог Найт – садовником. Фрауенгофер – стекольным фабрикантом. Ботаник Шпренгель – школьным учителем. Физиолог Буссенго – горным служащим. Уатт – слесарем. Фабр – учителем. Физиолог Пастер – химиком. Агроном Теэр – врачом, как Мейер и Гальвани… Эти и подобные им люди дали науке и человечеству безмерно больше, чем все официальные учёные вместе». Как же случилось, что человек, которому предстояло стать первым в мире теоретиком освоения космического пространства, большую часть жизни отдал обыкновенному учительскому труду?

Константин Эдуардович родился в обедневшей дворянской семье в селе Ижевском Спасского уезда Рязанской губернии, где было много детей, и в детстве ничем не отличался от братьев и сестёр, был таким же веселым и смышлёным ребёнком, как и они. Однако лет в 10-11 с ним случилось несчастье, оказавшее огромное влияние на всю последующую жизнь. После перенесённой скарлатины он оглох на одно ухо, стал плохо слышать, и на этом закончилось счастливое детство обычного ребёнка. Когда пришла пора идти в школу (семья жила в это время в Вятке), Костя столкнулся с трудностями, которых следовало ожидать. Он почти не слышал учителей, не мог общаться со сверстниками, да и не хотел зубрить латынь и греческий – языки, которые преподавали в классической гимназии. В результате выбыл из третьего класса гимназии «для поступления в техническое училище»… Всю последующую жизнь, начиная с 14-летнего возраста, Константин Эдуардович занимался изобретательством, ручным творчеством, теоретическими научными исследованиями.

В 1879 году он сдал экстерном экзамены в Рязанской гимназии, получил звание учителя уездного училища по математике. Протокол заседания педагогического совета с таким заключением был оформлен 17 сентября – в день рождения будущего учёного. В тот день ему исполнилось 22 года. Почему решил стать учителем? Отец Циолковского, Эдуард Игнатьевич, имел опыт преподавания в таксаторских классах, где обучали лесников. Сам Константин чувствовал в себе педагогические способности, уже имел к этому времени опыт репетитора, доступно объяснял алгебру и геометрию.

Вот как описывал учёный процедуру сдачи экзаменов: «На экзамен я боялся опоздать. Спрашиваю сторожа: «Экзаменуют?» Насмешливый ответ: «Только вас дожидаются». Первый устный экзамен был по закону божию. Растерялся и не мог выговорить ни одного слова. Увели и посадили в стороне на диванчик. Через пять минут очухался и отвечал без запинки. Далее со мной уже этой растерянности не было. Главное – глухота меня стесняла. Совестно было отвечать невпопад и переспрашивать – тоже. Письменный экзамен был в комнате директора и в его одноличном присутствии. Через несколько минут я написал сочинение, ввернув доказательства совершенно новые. Подаю директору. Его вопрос: «Это черновая?» - «Нет, беловая», - отвечаю. Хорошо, что попался мыслящий молодой экзаменатор. Он понял меня и поставил хороший балл, не сделав ни одного замечания. Отметок их я не видел. Знаю только, что меньше 4 получать на экзамене было нельзя. Так сошли и другие экзамены. Пробный урок давался в перемену, без учеников. Выслушивал один математик…

Отец был очень доволен. Решили помочь мне в снаряжении на предполагаемое место. На экзамене я был в серой заплатанной блузе. Пальто и прочее – всё это было в жалком состоянии, а денег почти не оставалось. Сшили виц-мундир, брюки и жилет, всего на 25 рублей. Кстати сказать, что все сорок лет моего последующего учительства я больше мундира не шил. Кокарды не носил. Ходил в чём придётся. Крахмальных воротников не употреблял. Сшили и дешёвое пальто за 7 рублей. Пришили к шапке наушники, и всё было готово. Истраченное я потом возвратил отцу, который за это немного обиделся».

Он приехал в Боровск в начале 1880 в качестве учителя арифметики и геометрии в единственное в Боровске уездное училище. С молодости пришлось вести такой образ жизни, который в корне отличался от жизни его коллег по училищу. Возвращаясь после рабочего дня, он принимался за главное – вычисления, модели дирижаблей, рукописи. Именно в Боровске он написал первый в мире труд по космонавтике «Свободное пространство», обосновал цельнометаллический дирижабль в работе «Аэростат металлический, управляемый». Однако талантливый человек талантлив во всём. Он не умел жить вполсилы, отдавал детям всё, что мог – знания, душевное тепло, свободное время.

«Я был страстным учителем и приходил из училища сильно утомлённым, так как большую часть сил оставлял там. Только к вечеру я мог приняться за свои вычисления и опыты», – писал учёный позже в одной из автобиографий. В отчёте смотрителя Боровского училища Ильи Любимова говорилось: «Уроки г. Циолковского всегда оставляют по себе весьма приятное впечатление. Его приёмы преподавания просты, наглядны и практичны, оживляют и заставляют быть внимательными учеников во всё время урока. Вследствие такого преподавания дети без особого труда и сознательно усваивают изучаемый предмет. Готовых правил и теорем учитель никогда не даёт детям, а они сами с помощью учителя, посредством решения многих частных вопросов и задач, приходят к той или другой истине, к тому или другому положению… Объяснения учителя понятны детям, так как проверяются вычислениями или же прямо делом. Понятие о дробях, например, деля на части бумагу, палочку; сравнивая полученные части, изучают величину дробей, и т.д. Делают из бумаги несколько разнообразных треугольников, берут один из них, отрезают от него углы, складывают их вместе на плоскости, сравнивают углы от треугольника с прямым углом и, поступив также с другими треугольниками, вполне убеждаются, что сумма углов во всяком треугольнике равна двум частям. Ещё: склеив из бумаги цилиндр и конус с равными основаниями и высотами, пересыпая из одного тела в другое песок, видят, что объём цилиндра в три раза больше объёма конуса.

А с каким удовольствием ученики идут с учителем в огород или поле, весной, конечно, измерять площади, определять расстояние между двумя недоступными предметами, измерить издалека высоту колокольни и т.д.! И несмотря на то, что при таких занятиях употребляется единственный и то самодельный инструмент - астролябия, вместо вех при съёмке планов становятся иногда сами ученики, расстояние, за неимением цепи, проверяется шагами, упражнения этого рода, несомненно, увлекательны и полезны, а на геометрию приучают смотреть как на науку, пригодную к жизни. Г-н Циолковский предан своему делу и продолжает своё самообразование, читает руководства по математике не только русских, но и французских авторов; занимается алгеброй и высшей математикой; делает сам модели геометрических тел и физические приборы. Под руководством такого умелого, практичного и образованного учителя ученики умственно развиваются и приобретают серьёзные познания в математике». К этому времени Циолковский уже был педагогом с девятилетним стажем. Что касается «французских авторов», то речь, несомненно, идёт о книгах на французском языке, в России второй половины 19 века было изобилие литературы на основных европейских языках. Знал ли Циолковский иностранные языки? Определённых данных на этот счёт нет, так как он практически не учился в школе, как будто и не мог знать. Однако наличие ряда научных книг на французском в его библиотеке позволяет предположить, что он мог читать на этом языке.

Сохранилось единственное воспоминание о Циолковском – учителе его ученика по Боровску Г.Коновалова. Он писал в письме учёному 30 марта 1928 года: «Живо представляю вас высоким, неторопливым, бледным, с женственным голосом. В то глухое для просвещения время вы хотели пробудить в своих учениках живой интерес к физике. Как сейчас вижу, как вы ведёте нас на огороды и пустыри Боровска, где вы показывали, как можно пустить воздушный шар посредством подогретого воздуха. Мы тогда подожгли лучинки на сетке под шаром и с восхищением бежали за ним, когда он улетал от нас. Помню вас и смелым физкультурником, катающимся на коньках по льду реки Протвы вместе с детьми. Тогда редко кто из взрослых катался на коньках. Это считалось пустой забавой…»

Да, Циолковский никогда не был таким, как все. Особенно заметно это было в молодые годы учёного в таком маленьком старообрядческом городе, как Боровск. Этот учитель поражал практичных и благоразумных боровчан своими забавами. «Всегда я что-нибудь затевал. Поблизости была река. Вздумал я сделать сани с колесом. Все сидели и качали рычаги. Сани должны были мчаться по льду. Всё было закончено, но испытание машины почему-то не состоялось. Я усомнился в целесообразности её конструкции. Потом я заменил это сооружение особым парусным креслом. По реке ездили крестьяне. Лошади пугались мчащегося паруса, проезжие ругались матерным гласом. Но по глухоте я долго об этом не догадывался. Потом уже, завидя лошадь, заранее поспешно снимал парус», - так писал он в автобиографии «Черты из моей жизни». Далее вспоминал о коллегах по училищу и об отношениях с учениками: «Педагогический персонал был далеко не идеальный. Жалование было маленькое, город прижимистый, и уроки добывались (не совсем чистой) хитростью: выставлялась двойка за четверть или наушничали богатеньким родителям о непонятливости ученика. Я никогда не угощал, не праздновал, сам никуда не ходил, и мне моего жалования хватало. Одевались мы просто, в сущности, очень бедно, но в заплатах не ходили и никогда не голодали. Другое дело мои товарищи. Это большей частью семинаристы, кончившие курсы и выдержавшие, кроме того, особый экзамен на учителя. Им не хотелось поступать в попы. Они привыкли к лучшей жизни, к гостям, праздникам, суете и выпивке. Им не хватало жалования. Брали взятки, продавали учительские дипломы сельским учителям. Я ничего не знал по своей глухоте и никакого участия в этих вакханалиях не принимал. Но всё же по мере возможности препятствовал нечестным поступкам. Сам я всегда отказывался от уроков со своими учениками, а другие (чужие) редко попадались. (Речь идёт о дополнительных платных занятиях с отстающими учениками – В.А.).»

«Несмотря на глухоту, мне нравилось учительство. Большую часть времени мы отдавали решению задач. Это лучше возбуждало мозги и самодеятельность, и не так было для детей скучно. С учениками старшего класса летом катались на моей большой лодке, купались и практиковались в геометрии. Я своими руками сделал две жестяных астролябии и другие приборы. С ними мы и ездили. Я показывал, как снимать планы, определять величину и форму недоступных предметов и местностей и обратно, по плану местности, восстанавливать её в натуре в любом пустом поле. Впрочем, больше было весёлости и шалостей, чем дела… Летом я ещё нашёл другую забаву для учеников. Сделал огромный шар из бумаги. Спирту не было. Поэтому внизу шара была сетка из тонкой проволоки, на которую я клал несколько горящих лучинок. Монгольфьер, имеющий иногда причудливую форму, подымался, насколько позволяла привязанная к нему нитка. Но однажды нитка нечаянно внизу перегорела, и шар мой умчался в город, роняя искры и горящую лучину. Попал на крышу к сапожнику. Сапожник заарестовал шар. Хотел привлечь меня к ответственности. Потом смотритель моего училища рассказывал, что я пустил шар, который упал на дом и со страшной силой разорвался. Так из мухи делают слона. Потом уже я свой монгольфьер только подогревал, огонь же устранял, и он летел без огня. Поэтому скоро опускался. Ребята гнались за ним и приносили обратно, чтобы снова пустить в воздух».

«Одно время в Боровске я жил на краю города, где была близка река. Наша улица была безлюдна, покрыта травой и очень удобна для игр. Однажды увидел я у соседей маленького ястреба – японскую игрушку, сделанную из камыша и папиросной бумаги. Она была испорчена и не летала. С помощью пантографа я увеличил все её размеры в несколько раз, так что размах крыльев был около аршина. Мой раскрашенный чернилами ястреб прекрасно летал. Можно даже было прикреплять к нему небольшие грузы. Нитка не была видна, и игрушку часто принимали за живую птицу. Особенно велика была иллюзия, когда я подёргивал за нитку. Тогда её крылья колебались, и было очень похоже на летящую птицу. Я много раз замечал, как большие белые птицы (вроде цапель) подлетали на некоторое расстояние к игрушке, а затем, разочаровавшись, поворачивали и улетали. Дети и взрослые толпой шли поглядеть, как я запускал на нашей Молчановской улице своего ястреба. Движение толпы даже обеспокоило квартального. Он полюбопытствовал, куда это бежит народ. Когда же приблизился и увидел не только игрушку, но и нитку, с досадой сказал: «Ну, кому придёт в голову, что это не настоящая птица!» Другие думали, что я на нитке пускал приручённую птицу, и спрашивали: «Небось, мясом кормишь ястреба?» Ночью я его запускал с фонарём. Тогда с местного бульвара видели звезду и спорили: что это – Венера или чудак – учитель пускает свою птицу с огнём? Бились даже об заклад. Я уже тогда был не совсем здоров и совсем разучился бегать. Но эта забава заставила меня двигаться, и я заметил, что поправился и вновь приобрёл эту детскую способность. Мне в то время было около 30 лет.»

Эти заметки рисуют человека живого, задорного, с выдумкой и фантазией, явного лидера по характеру, способного всколыхнуть своей энергией тихую провинцию. Астролябия была любимым прибором Циолковского с детства. Дело в том, что, начиная изучать геометрию по школьным учебникам, он прочитал описание астролябии, изучил чертёж, приведённый в книге, и сделал прибор для себя. Измерил расстояние до пожарной каланчи, не выходя из дома. Затем проверил результат. Оказалось, верно. Этот первый опыт произвел на будущего учёного сильнейшее впечатление, так он поверил теоретическому знанию. Естественно, впоследствии он любил применить астролябию на практических занятиях со школьниками. Излюбленной игрушкой Циолковского был и воздушный шар, или монгольфьер. Такой миниатюрный воздухоплавательный прибор запускал при каждом удобном случае – для развлечения своих детей, для увеселения знакомых, и конечно, в классе на уроках при изучении соответствующей темы. Мы ещё встретим описания опытов с монгольфьером, оставленные ученицами Циолковского.

Проработав в Боровске 12 лет, он был в 1892 году переведён в более крупный губернский город Калугу по представлению директора народных училищ губернии «… как один из способнейших и усерднейших преподавателей». В крупном губернском городе было больше возможностей, постепенно улучшилось и материальное положение семьи. К.Э.Циолковский, не имевший формального права преподавать в средней школе, так как имел диплом учителя начальных классов, работал впоследствии в Калужском епархиальном женском училище и в советское время в 6-ой единой трудовой школе 2-ой ступени, то есть в средних учебных заведениях. Преподавал недолго и в Калужском Романовском высшем училище, а также в реальном училище. Пришлось давать уроки арифметики, геометрии, а позже алгебры, физики, химии и космографии. Реальное училище располагалось в переулке Воскресенского, 4. Высшее начальное училище – по нынешней улице Луначарского, 1 (ранее улица Никольская). Школа №6 находилась на улице, которая называлась Малой Садовой, а сегодня носит имя академика Королёва, д. №14.

Начинал он в Калуге работать в уездном училище. Оно располагалось на улице Воскресенской, 12. На здании бывшего уездного училища в самом центре старой Калуги есть мемориальная доска. В «Планах преподавания арифметики и геометрии» на 1892-1893гг. отметил подмеченные им особенности детской психологии и выработанные в связи с этим методы ведения урока: «Замечу, что судить о познании класса лучше всего по ответам слабейших учеников. Таким образом, учитель не будет никогда иметь преувеличенного мнения об успехах своих клиентов, каковое преувеличенное мнение может сильно вредить делу преподавания.

Нет надобности заставлять одного ученика повторять всё объяснённое, напротив, полезнее каждого спросить понемножку, через это поддерживается всеобщее внимание и оживление. Нет ничего хуже, как наваливать на одного ученика роль исключительно активную, а на других – пассивную, заставляя их только слушать и слушать. Каждому хочется высказать своё понимание, своё знание и свои мысли, нередко ошибочные. Никого не нужно лишать этого права или, вернее, потребности человеческой души; иначе такой обделённый субъект или заснёт умственно, или займётся пустыми разговорами и шалостями, становясь даже помехою классу.

Впрочем, одни дети, по самой природе своей, более активны, другие – менее. Следует сообразоваться с душевными свойствами учеников: молчаливых не очень насиловать, а бойкими учениками пользоваться для блага всего класса. Думаю, что если бы учитель исключительно положился на свои силы, то у него едва ли бы хватило энергии в течение многих лет достигать своих целей: дела у педагога останется, во всяком случае, по горло…

В арифметике, как и в других науках, большую роль играет наглядность, то есть восприятие идей при пособии не только слов, но и зрения: образов, фигур и их движений. Так, понятие о дроби даётся через разрезывание яблока; понятие о величине её даётся через изображение их полосами бумаг, разрезанных или расчерченных на части. Также – решение задач, например, о курьерах, пароходах и других предметах, едущих друг другу навстречу или догоняющих один другого – сопровождается живой иллюстрацией, а именно: 2 ученика изображают 2 парохода, причём они действуют сообразно условиям задачи. Подобная наглядность не только уясняет задачу, но и придаёт ученикам силы, оживляя класс».

Константин Эдуардович никогда не обладал железным здоровьем. С молодости носил очки, страдал катаром желудка, имел слабые лёгкие. Однако очень любил физкультуру, всю жизнь катался на коньках, плавал, в 45 лет сел на велосипед, в старости с удовольствием показывал внукам, как надо подтягиваться на турнике. Бывали периоды, когда самочувствие ухудшалось. В 1900 году он был вынужден выйти в отставку «по совершенно расстроенному здоровью» и получил пенсию за выслугу лет. Однако пенсия была мала для содержания многочисленной семьи, и он продолжал учительствовать, имея всего пять часов в неделю. Неблагоприятный период прошёл, и учительская карьера длилась ещё более двадцати лет, на что, может быть, Циолковский совсем не рассчитывал в самом начале 20 века.

Девятнадцать лет Константин Эдуардович преподавал в Калужском епархиальном женском училище, с 1899 по 1918 год. Четырёхэтажное здание училища из красного кирпича стояло на Богоявленской улице, ныне улица Кутузова, 22. Напротив располагалась Богоявленская церковь, чуть ниже женский монастырь. Ходить на работу было довольно далеко, учёный жил на самой окраине города, на улице Коровинской, по которой приходилось подниматься в крутую гору, чтобы попасть в центр. Училище нравилось Циолковскому, там была строгая дисциплина, да и работал он теперь со взрослыми девушками. В первый класс этого закрытого учебного заведения поступали 10-11летние девочки, в основном из семей духовного сословия, выдержавшие экзамены за среднюю школу. Калужанок называли «приходящими», девочки из уездов жили на полном пансионе, как и дети – сироты. За соблюдением режима в каждом классе наблюдала классная дама. Под её надзором вставали рано утром, отправлялись классом сначала на утреннюю молитву, затем в столовую на чаепитие. Во время обеда она следила за тем, чтобы всё было съедено, на уроках наблюдала за дисциплиной, находясь в классе. Классная дама сидела сзади, обычно с вязанием в руках. Но бывало так, что на уроках Константина Эдуардовича вязание не подвигалось. Взрослые, так же, как и дети, увлекались опытами по физике, которые демонстрировал этот необыкновенный человек.

Можно представить себе быт этого чинного учебного заведения на рубеже веков. Девушки носили форменные тёмно-зелёные шерстяные платья с большими белыми воротниками, в будние дни полагался чёрный фартук, в праздничные – белый. Во время храмовых праздников тщательно украшали маленькую домашнюю церковь, шли на службу парами. Со стороны казалось, что двигаются зелёно-бело-розовые гирлянды. Темнели форменные платья, белели фартуки и ленты в волосах, розовели от волнения лица. В такие дни после обедни пили чай в столовой с громадными пирогами, начинёнными рыбой и рисом. Девушки чувствовали, что переходят из младшего возраста в более старший по окончании четвёртого класса. В этом возрасте появлялись некоторые льготы. Можно было выходить в город одним, без воспитательниц, посещать лавки, зубного врача, забежать к портнихе, в парикмахерской слегка завить волосы, о чём маленькие только мечтали. Для старших устраивались вечеринки, пикники и балы, где можно было танцевать с преподавателями. Оживление наступало накануне каникул и в воскресные дни, когда в швейцарской появлялись родители пансионерок. Особенно радостно отмечали Рождество и Пасху.

Вот в таком учебном заведении, где легко было преподавать, но не очень легко заинтересовать своими предметами, оказался К.Э.Циолковский. Наверное, требовалось его особое мастерство учителя, особое умение, чтобы приблизить математические формулы и физические законы к кругу интересов этих девочек. О том, что это действительно удавалось, свидетельствуют многочисленные воспоминания бывших «епархиалок», которые кропотливо собирали сотрудники Государственного музея истории космонавтики. Воспоминания создавались многие годы спустя, иногда через 50–60 лет, однако они полны такой искренности, таких мелких подробностей, которые невозможно было сочинить или прочитать в книгах. У многих остались яркие воспоминания о самой первой встрече. «Запомните, я буду при ответах урока всегда ставить перед вами вопросы: зачем, почему, какие причины тому или другому явлению? Потом сказал: «Ну, желаю счастья вашему рассудку». Для детей самым главным было, добрый учитель или нет. По глазам Константина Эдуардовича они в первые же минуты знакомства видели, что перед ними человек чрезвычайной доброты.

Когда Циолковский начал работать в училище, его физический кабинет представлял собой печальное зрелище. Это был шкаф в коридоре с полуразрушенными приборами. Как всегда, Константин Эдуардович принялся чинить, мастерить, покупать недостающее на собственные средства. Это была и его внутренняя потребность, и путь к сердцам его учениц, которым на всю жизнь запомнились и уроки, и экзамены Циолковского.

А.С.Троицкая писала: «У К.Э.Циолковского я училась в 1910-1912 г… Вспоминается следующий опыт по электричеству со слабым током: на стол устанавливался сосуд с водой, на дно которого Константин Эдуардович клал блестящий новенький серебряный рубль (видимо специально припасённый). Затем 12-15 учениц, взявшись за руки, становились полукругом. Ученице, ближайшей к электрической машине, давался в руку провод, и слабый ток от неё передавался остальным. Затем ученице, стоявшей ближе к сосуду с водой, предлагалось опустить руку в воду и взять заманчиво блестевший рубль. Задача казалась простой, и каждой хотелось достать монету. Ведь по тем временам рубль – это были большие деньги. Каково же было наше удивление и огорчение, когда при погружении руки в воду пальцы неожиданно начинали растопыриваться в разные стороны и никак не могли схватить рубль, разбрызгивая лишь воду. Константин Эдуардович, объяснив, почему это так происходит, предлагал следующей ученице попытать счастья. Но, увы. Неудача следовала за неудачей. Тогда, видя наше огорчение, Константин Эдуардович сам выбирал из полукруга ученицу и, улыбаясь, с таинственным видом говорил: «Вот эта рука достанет заколдованный рубль!» И действительно, после небольших усилий ученице удавалось сжать пальцы в горсть, а затем вытащить из воды недоступную монету. Для нас и по сей день осталось загадкой, каким образом Константин Эдуардович мог распознавать большую или меньшую восприимчивость человеческого организма к электрическому току. Извлечённую из воды монету Константин Эдуардович демонстрировал всему классу, давал при этом научное объяснение, позволяющее легко понимать законы действия электрической энергии. Затем заветный рубль вручался им счастливице. Ученица смущённо начинала отказываться, так как она, как и мы все, хорошо знала, что Константин Эдуардович материально живёт необеспеченно и большую часть своего жалованья тратит на научную работу, на постройку какого-то необыкновенного воздушного корабля, представлявшегося нашему воображению похожим на жюльверновский корабль. На отказы Константин Эдуардович не обращал внимания. Он просто вкладывал в руку счастливицы её «добычу», а нас всех отправлял по местам для продолжения урока…

Дисциплину на его уроках мы поддерживали сами на должной высоте, так как все любили Константина Эдуардовича за его доброе сердце и стремление прочно вложить в наши молодые легкомысленные головы такие трудные сухие предметы, как алгебра и геометрия. Учились с усердием и готовились к каждому уроку».

Разумеется, картина не была всегда столь идиллической, случались и двойки, и слёзы. Циолковский мог сказать в таких случаях: «Пошла, ни бельмеса не знаешь». Вспоминал, что слабые ответы расстраивали его нервы. Другая ученица Циолковского Е.М.Любимова вспоминала по этому поводу: «При слабой успеваемости он принимал особый метод: он прикреплял к одной из лучших учениц отстающую и давал наказ повторять с нею зады, объяснить всё, что она не понимает, и подготовить к хорошему ответу…, за хороший ответ подшефной ученицы он ставил хороший балл репетитору. Его лаборантами являлись ученицы, которых он умел привлечь к участию каким-то неуловимым способом. Например: то ли нарочно, то ли по старости ронял проволочки или гирьку, и при этом говорил: «Ведь видишь, что у меня не выходит, ну помоги». И девочка, к которой он обращался, не смущалась налаживать прибор, объясняла опыт и доводила его до конца.

Особо успевающие ученицы были вроде штатных его помощниц: они подготовляли опыты, убирали после урока приборы и зорко следили за ходом опыта. Если ученица запиналась или неверно показывала опыт, достаточно было ему взглянуть на своего помощника, и всё становилось на своё место, при этом замечательно, что за исправление ошибок ученицы никогда не обижались на успевающих».

А.В.Маслова, бывшая отличницей, училась у Константина Эдуардовича примерно в те же годы. Она вспоминала: «Помню, как на опытах объяснял нам движение Земли вокруг своей оси и Солнца, смену времён года, дня и ночи. Он приносил в класс стеариновую свечу, чёрный деревянный шарик в реденькой сетке с ниткой. Вызывал двух учениц. Одной давал зажженную свечу – это Солнце, другой шарик – это Земля. Ученица – Земля ходила вокруг Солнца и одновременно крутила нитку, и шарик вращался вокруг себя и Солнца. Вращение Земли вокруг земной оси и Солнца Константин Эдуардович сравнивал с парочкой, танцующей вальс. Эта парочка, танцуя, делает круг на месте и вокруг зала. Объясняя смену времён года, он на чёрном шарике ставил мелом точку и говорил: это Калуга. Точка стоит против свечи – Солнца – в Калуге лето. Шарик удаляется – в Калуге осень, зима, весна и снова лето. А мы, затаив дыхание, следим и слушаем». Каждый из нас знает по своему детскому опыту, насколько волшебными казались самые обычные предметы, если взрослые умели показать с их помощью новые, неизвестные до сей минуты явления окружающего мира.

В.П.Виноградова вспоминала один из опытов с монгольфьером: «Как сейчас помню его милую улыбку. Постоял у парты, задумался на секунду и быстро к столу, взялся за журнал, говоря: "Ну, давайте, давайте учиться". Смотрит в журнал и намерен вызвать ученицу, а тут шум, возгласы, он не мог разобрать и спрашивает впереди сидящих: "Чего-то расшумелись, как воробьи на мякине". Ученица отвечает: "Опыты просят показать". Слегка рассердился: "Вот всё бы вам опыты да опыты, а сколько ещё не спрошены, да тройки есть, их надо исправить" (мы почти все учились по его предметам на «четыре» и «пять»). После чего мы моментально затихали. Встаёт, берёт за руку одну ученицу – «пойдём скорее», а вторую быстро направляет за ключами от физических шкафов. Их было очень много и удивительно хорошо помню, в каком шкафу и на какой полке нужный прибор…

Константин Эдуардович объяснял на уроке, что от нагревания тела расширяются, потому что маленькие частицы, из которых они состоят – молекулы – стремятся раздвинуться и уйти друг от друга. Вот почему, если воздушный шар подогреть, то из него уйдёт часть воздуха, шар станет легче, и окружающий его холодный воздух поднимет шар вверх. Чтобы доказать это, Константин Эдуардович принёс резиновый шар и стал подогревать его на спиртовке. Шар надулся лёгким горячим воздухом, взлетел и поплыл под потолок. Мы, как сейчас помню, вскочили с места и завизжали от радости и даже захлопали в ладоши. Шар плыл по классу и опускался всё ниже и ниже потому что, как объяснил Константин Эдуардович, воздух в нём остывал. А ещё смешнее и интереснее следующее: воспитательница услышала из коридора шум в классе и пришла узнать, в чём дело. Шар бесшумно пролетел мимо её лица, и слышно было, как он шлёпнулся на пол коридора. Надежда Дмитриевна взвизгнула и помчалась обратно. Ей показалось, что это летучая мышь или ещё какое-то чудовище. Константин Эдуардович уморительно смеялся, а также и мы не отставали… В этот вечер мы долго не могли уснуть. (Речь идет о девушках, которые жили в интернате при епархиальном училище – В.А.) Разговор шёл про летающий шар. Все хорошо поняли, отчего он летает…

Будучи ученицами 5–6 классов мы часто слышали, что Константин Эдуардович занимается научными трудами в области воздухоплавания. Однажды мы позволили себе спросить у него об этом. Он несколько взволновался и сказал: "Замолчите, чтобы я больше об этом никогда от вас не слышал". И несколько раз повторил вполголоса: "Надумали о чём спрашивать, и кто это из вас додумался до этого". Так он мило разворчался, что мы пожалели, что спросили. Воспитательница за это нас здорово журила».

В некоторых из воспоминаний учениц действительно содержится информация о том, что девушки слышали что-то от взрослых или читали в газетах, журналах материалы о научной деятельности Циолковского, и пытались говорить с ним на эту тему. Версия отношения к этому учёного, переданная Виноградовой, представляется вполне правдоподобной. Наверняка Циолковский не желал обсуждать свои научные замыслы, открытия, отношение к ним общества, выраженное в печати, с той средой, в которой приходилось преподавать. Он не обсуждал этих проблем с учителями, от большинства из которых был далёк. И тем более не мог говорить на эти темы с юношами и девушками – своими учениками. Это было святая святых, куда он не пускал посторонних.

Иначе дело обстояло с членами педагогического коллектива. Они высоко ценили научные труды Циолковского, по крайней мере, это видно из официальных отзывов. Председатель совета епархиального училища протоиерей Иоанн Протопопов сообщал директору народных училищ губернии: «… долг имею сообщить Вашему превосходительству, что исполняющий обязанности преподавателя Калужского епархиального женского училища Константин Циолковский представляет собою исключительный экземпляр педагога. Одарённый от природы особыми способностями к изучению математических наук, он обнаружил свои выдающиеся математические познания во многих печатных своих сочинениях по математике, известных даже за границей. Вместе с учёностью в нём уживается редкая способность преподавать учащимся даже отвлечённые математические истины в простой, наглядной, общедоступной форме, что делает его уроки доступными и слабым ученицам. Как человек глубоко верующий и высоконравственный он своею личностью имеет благотворное влияние на учащихся…»

Такой отзыв был написан в тяжёлое время гражданской войны, когда занимались крайне нерегулярно, учениц распускали по домам, потому что в здании училища располагался лазарет. Собирали их в конце учебного года перед экзаменами в помещении бывшего духовного мужского училища, располагавшегося рядом. Вспоминая 1916 год, ученицы писали, что занимались в холодном и тёмном классе, отвечали плохо. Константин Эдуардович рассердился и повысил голос: «Что у вас, барышни, мозги замёрзли?». В октябрьские дни 1917 года все учебные заведения Калуги не занимались, только епархиальное училище не отступило от заведённого порядка. Но всеобщие перемены не могли не сказаться, в конце концов. Младшие классы распустили по домам, «уплотнили» старших, расселив в здании училища офицеров ударного батальона. В апреле 1918 года здания епархиального и духовного училищ были заняты под лазарет, пришлось заниматься и сдавать выпускные экзамены в здании Золотарёвского училища. Последний выпуск состоялся в мае 1918, епархиальное училище было преобразовано, носило различные названия и наконец стало школой-гимназией № 9 города Калуги. Гордостью школы сегодня является музей К.Э.Циолковского.

Однако есть и свидетельства о том, что Циолковский был далёк от педагогического коллектива в плане личного общения. Он редко и по необходимости заходил в учительскую, не выступал (видимо, в силу глухоты) на педагогических советах, не посещал балы и пикники.

Многие ученицы описали внешность Константина Эдуардовича, и портреты эти сходятся в главном: «… производил впечатление уставшего, много прожившего человека, несколько сутулого, с некрасивым, но славным, добрым лицом»(в 1902-1903гг). «Вот он неторопливой походкой идёт по коридору, входит в класс – высокий, с длинными зачёсанными назад волосами, с усталыми, добрыми, немного печальными глазами, в очках. Ему было в то время 47-48 лет, но нам, пятнадцатилетним девочкам, он казался старым. Ходил он в школу в неизменном длинном сюртуке; говорил медленно, спокойно и тихо, немного картавя («погвомче»). При опросе вызывал ученицу к столу и, слушая ответ, прикладывал руку к уху».

«…входит ещё не старый, но одряхлевший человек. Он был высок ростом, но гнулся, подавшись вперёд, как будто на плечах его лежал невидимый, но тяжёлый гнёт. Ходил он небольшими, шаркающими шагами. Одет был в чёрный, старинного покроя, длинный сюртук. На шее, вместо галстука, шейный чёрный платок, завязанный свободным узлом, оттенявший белый воротник… Глаза его были всегда очень печальны».

«Как сейчас вижу перед собой высокого старика с крупными чертами лица и очень добрыми глазами, одетого всегда аккуратно в поношенный уже чёрный сюртук». А вот сценка, подсмотренная в раздевалке: «…надел пальто, тросточкой удобно для себя поставил галоши и надел их, затем на левую руку повесил тросточку загнутым концом, правой достал свою чёрную шляпу, надел её и направился к выходу. Швейцар отворил ему дверь… Хорошо запомнилось мне, как он одевался по сезонам: зимой тёмно-серое пальто на вате (мне казалось, что оно было несколько тесно ему), осенью и весной – чёрное свободное пальто, летом – чёрная накидка с оригинальной застёжкой на груди. В этой одежде Константин Эдуардович мне нравился больше всего, и я ждала тёплых весенних дней, когда он придёт в училище в своей накидке» (1910 год). Речь идёт о знаменитом плаще-крылатке с застёжкой в виде двух львиных голов, которую сегодня можно увидеть в Доме-музее учёного.

Десятки учениц Константина Эдуардовича стали учителями. Не потому, что он оставил в их душе неизгладимый след, а потому, что такова была традиция самого училища. Седьмой выпускной класс был педагогическим. Но, став учителями, девушки стремились брать пример в своей работе именно с этого человека. Идеалом учителя Константин Эдуардович был для Серафимы Сергиевской, активно сотрудничавшей с Государственным музеем истории космонавтики и с музеем 9-й школы. Она прошла путь от учительницы начальной школы в Полоцке до завуча крупной школы Ленинграда. Проработав в школе 55 лет, стала заслуженным учителем РСФСР, кавалером орденов Трудового Красного Знамени и ордена Ленина. Была награждена медалью Ушинского. Становились учителями и дети самого Циолковского. Старшая дочь Любовь Константиновна, средняя Мария, младшая Анна, сын Александр, работали пошли по стопам отца. Дочери работали в сельских школах Калужской области и в Калуге, Александр трудился на Полтавщине.

Последним местом работы для учёного была 6-я трудовая советская школа второй ступени. На должность учителя он был избран в ноябре 1918 года. Несмотря на тяжёлое для всей страны время, у него остались хорошие воспоминания об этих последних годах службы. Нравились новые порядки, большая свобода, демократичность поведения. Да и сама школа находилась гораздо ближе к дому, что было немаловажно для пожилого человека, первоначально в здании бывшей Ковригинской богадельни, а затем в здании Пушкинского госпиталя. Но пришло время расстаться. 22 октября 1921 года Циолковский написал в заявлении: «Мой 64-летний возраст, хронический бронхит, грыжа, расстройство пищеварения, глухота и общая слабость заставляют меня оставить мои училищные занятия. Поэтому прошу считать меня освобождённым от всех моих служебных обязанностей с 1 ноября 1921 года». Помните смешное сокращение первых лет советской власти - «шкраб»? Константин Эдуардович подписал своё заявление: Школьный работник 6-й советской школы К.Циолковский.

За свой учительский труд он был награждён двумя царскими орденами, орденом Святого Станислава 3-й степени в 1906г. и орденом Святой Анны 3-й степени в 1911 г.

ПЕРЕЧЕНЬ ИСТОЧНИКОВ.

1. К.Э.Циолковский. Черты из моей жизни. В кн. К.Э.Циолковский. Грёзы о Земле и небе. Тула. 1986. С 385-418.

2. К.Э.Циолковский. Документы и материалы 1879-1966 г. Калуга. 1968.

3. К.Э.Циолковский в воспоминаниях современников. Тула. 1971. Раздел «Любимый учитель», с.129-160.

4. Коллекция воспоминаний о К.Э.Циолковском. Научный архив ГМИК им. К.Э.Циолковского. Дело № 32, 86, 105, 112, 140, 179.

5. С.А.Сергиевская. Воспоминания о К.Э.Циолковском. 24 февраля 1967. Архив школы-гимназии № 9.